Меню сайта

Наш опрос

Какой период в истории города вам наиболее интересен?
Всего ответов: 2665

Форма входа

Поиск

Статистика

Каталог статей

Главная » Статьи » Дела давно минувших дней » Это было давно

Марк Шагал в Нарве

О существовании связки юношеских писем Шагала к Александру Ромму исследователям известно давно (с 1957 г. они хранятся в Отделе рукописей Государственной Третьяковской галереи) (1) - на них ссылаются, их частично цитируют. Однако случилось так, что до сих пор письма эти не опубликованы и не откомментированы. Между тем они представляют исключительный интерес - и как превосходные куски живого шагаловского текста, и как надежный источник, позволяющий уточнить некоторые моменты его творческой биографии. Всего писем 17, годы их написания - 1910, 1911 и 1915. К 1910-му относятся 11 писем: 4 из Нарвы, одно из Петербурга и 6 из Витебска; 1911-м датируются 5 писем: одно из Берлина и 4 из Парижа. Последнее послано в 1915-м из Витебска. (2) В кругу этих материалов находятся также 3 шагаловских стихотворения, посвященные Ромму, и переписанное Шагалом письмо к нему Л. С. Бакста, отправленное в ноябре 1910-го из Парижа в Витебск.

Ответных писем Ромма не сохранилось. Судя по упоминаниям Шагала, их было, по меньшей мере, 20. В ту пору Ромм - ближайший из друзей Шагала, пожалуй, единственный, кому он мог адресовать свои «распластывающиеся излияния» [2].

Их тесные связи продолжались в Витебске в 1918-1920 годах - этот период достаточно хорошо освещен в литературе. Приехав в Витебск в сентябре 1918-го в качестве комиссара по делам искусств, Шагал уже в октябре утверждает Ромма председателем комиссии по украшению города к первой годовщине революции. По эскизу Ромма Шагал исполняет панно «Разрушение Вандомской колонны». В 1919-1920 годах Ромм совместно с Шагалом участвует в открытии Народной художественной школы, содействует созданию Витебского музея, преподает в Художественно-практическом институте историю искусств. После отъезда Шагала из Витебска в Москву в июле 1920-го его должность - заведующий музейной секцией и секцией ИЗО - передана Ромму. С этого момента отношения между ними прерываются. Показательно, что Шагал ни словом не упоминает о Ромме в книге «Моя жизнь». Ромм, трижды побывав за границей в середине 1920-х в качестве переводчика ЦК Союза работников просвещения, не ищет встреч с Шагалом - в ту пору это было еще возможно: в 1927-м Шагала в Париже посещает Виктор Мидлер, а в 1928-м - Абрам Эфрос.

В 1944 г. в эвакуации во Фрунзе Ромм пишет «в стол» серию статей «Еврейские художники в СССР». Главная среди них - воспоминания о Шагале, быть может, одно из самых резких, нелицеприятных, пристрастных и одновременно незабываемо ярких свидетельств о художнике. (3)

Они познакомились осенью 1909 г. в петербургской школе Е. Н. Званцевой. Шагал был новичком, Ромм уже проучился год. Оба углубленные в себя, рассеянные, малообщительные, они приметили друг друга: «далекий юноша, которого я мало знал и которому в знак согласия так просто улыбался» [2], - вспоминает Шагал их первую встречу.

Они были ровесниками (Ромм на полгода старше Шагала), оба с детства страстно увлекались рисованием. Это, кажется, все, что их объединяло. В остальном они были решительно несхожи. Их глубоко разделяло происхождение и воспитание. Шагал - витебский простолюдин, долго и трудно, по собственному признанию, изживавший в себе комплекс «голодранца с Покровской». (4) Ромм из респектабельной еврейской семьи. (5) Его отец Георгий Давыдович был известным в Петербурге и Вильне хирургом. Мать Софья Евсеевна занималась литературой, знала языки, училась пению в Венской консерватории и в Париже у Полины Виардо, встречалась с И. С. Тургеневым, о котором опубликовала воспоминания. (6)

В пору их знакомства Александр учился на юридическом факультете Петербургского университета, блестяще владел пятью языками - Шагал благоговел перед его образованностью. Зато у Шагала была более основательная художественная подготовка - за его плечами к этому времени кроме уроков у Ю. М. Пэна в Витебске было двухлетнее пребывание в петербургской школе Общества поощрения художеств.

Из частных художественных заведений Петербурга - студий Я. Ф. Ционглинского, Л. Е. Дмитриева-Кавказского, С. М. Зейденберга, Я. С. Гольдблата - школа Званцевой была, несомненно, самой передовой. Она находилась в сфере художественных идей «Мира искусства». При том, что рисунок вел М. В. Добужинский, ключевой фигурой был Л. С. Бакст, преподававший живопись, - неслучайно школу Званцевой нередко называли академией Бакста.

Это была школа живописи по преимуществу. Равнодушие к цвету считалось немыслимым пороком. «Графика», «рисуночно», «обложка Jugend», «Мюнхен» в школьном обиходе были ругательными словами. Картин почти не писали, господствовал этюд. Работали по принципу: «Пусть будет маленький кусок, но живой». (7) Художник определялся как человек, который все вещи видит в первый раз. Бакст проповедовал, что «новое искусство не выносит утонченного - оно пресытилось им». (8) Одним из первых он поддержал французских фовистов и указал ученикам на Матисса, отозвавшись о нем: «Скоро и хорошо». (9)

Приход к Баксту представлялся Шагалу чем-то невероятным - Бакст олицетворял для него Европу, Париж. Позже Шагал напишет, что встреча с Бакстом никогда не изгладится из его памяти, и что мнение Бакста он признавал для себя решающим. (10) Бакст благоволил Шагалу, хотя был к нему строг. Есть свидетельство, что Бакст вносил за Шагала плату в школу - выкладывать 30 рублей в месяц для нищего Шагала было недоступно. (11)

Появление Шагала в классе стало событием. Он не вызвал к себе особого расположения, однако для всех была очевидна его даровитость. По свидетельству Юлии Оболенской, соученицы Шагала, автора замечательных неопубликованных воспоминаний о школе Бакста, хранящихся в Государственной Третьяковской галерее, «Шагал дебютировал в школе этюдом роз на желтом фоне - его домашняя работа. Этюды его в классе были незначительны, но домашние работы постоянно служили предметом обсуждения на пятницах». (12)

Можно думать, что к числу учебных постановок, выполненных у Бакста, относится холст «Красная сидящая натурщица» (частное собрание, Лондон). Традиционно датируемый 1908-м годом, он все же, вероятно, написан не в школе Общества поощрения художеств, где в тот год Шагал занимался в рисовальном классе Г. М. Бобровского, (13) а у Бакста, то есть в 1909-1910 гг. Монументально-примитивистский строй, подчеркнутая фрагментарность (фигура взята «от бровей до щиколоток»), фовистская красочность, наконец, сам тип натурщицы, отмеченный грубоватостью пропорций, - все это характерная стилистика, культивируемая в бакстовском классе. (14)

Выполняя учебные задания, Шагал тяготеет к картине. Ему тесно в границах этюда и наброска. Ему даровано картинное мышление, как певцу - поставленный от природы голос. Ромм свидетельствует: «Другие только вздыхали по картине, длительно готовились к ней. У него же все получалось «картинно», даже этюдик красных ног натурщицы или апельсинчик с фикусом». (15) К этому времени уже написаны «Похороны» (1908) и «Свадьба» (1909, частное собрание, Цюрих) - картины, сделавшие имя Шагала известным.

Бакст не разделял «картиномании» Шагала, его смущали шагаловские алогизмы. Воспитывая новую породу молодых русских «дикарей», сродни французским фовистам, он все же полагал, что для художника высшим образцом должна оставаться натура, и даже к Врубелю относился не с полным доверием, не прощая ему «недоделанности и эффектничанья». (16) Оболенская вспоминает, как однажды Шагал показал в классе картину, изображающую скрипача, сидящего со своей скрипкой на вершине горы, и как Бакст никак не мог примириться с тем, каким образом скрипач втащил такой большой стул на такую гору. (17) И, тем не менее, на отчетной выставке школы, открывшейся 20 апреля 1910 г. в редакции журнала «Аполлон», Шагал был представлен двумя картинами: «Похороны» и «Обед». Описание второй картины оставила Оболенская: «<...> кривой домик с зеленой крышей, косое деревцо, а перед ними с горшком и ложкой в руках сидит человек в сером. Фон земли лиловатый, вся вещь, по-видимому, неяркая». (18)

Отчетная выставка подводила итог четырехлетней деятельности школы под руководством Бакста. Экспозиция состояла из 100 ученических классных и домашних работ и, в соответствии с педагогическими принципами Бакста, была анонимной: каталог включал лишь перечень названий произведений без указаний имен авторов. Бакст не присутствовал на открытии выставки - к этому времени вопрос о его переезде в Париж был решен, и 17 апреля он покинул Петербург. (19)

Шагалу выставка стоила мучительных волнений. Спустя две недели после открытия он все еще одержим кошмарными видениями. «Мне приснился сегодня проклятый насмешливый и неподдельный сон: «не вышло», - пишет он Ромму. - Я похолодел от счастья и обезобразил гримасой свое лицо, когда увидел, что это лишь сон». Однажды на выставке с ним случился едва ли не нервный срыв и, как Шагал пишет Ромму, чтобы придти в себя, он бросился в Эрмитаж «пить "нектар" у бездумного Фра-Аджелико и преклоняться перед лукавым Кранахом» [1]. В музее ему всегда дышалось легко. Он относился к старым мастерам без подчеркнутого пиетета, но с душевным умилением, как к родне, как к давно ушедшим друзьям: «Их молитвы сливались с моими. Их картины освещали мою младенческую физиономию». (20)

В первых числах мая Шагал уехал в Нарву. О нарвском эпизоде известно мало - кое-что проясняют письма к Ромму, собственно, с этого момента и начинается переписка. Шагал попал в Нарву по приглашению Наума Семеновича Гермонта, богатого коммерсанта, владельца Нарвского лесопильного завода и лесоторговой компании в Петербурге. Активный член петербургской еврейской общины, Гермонт занимался благотворительностью: по свидетельству Ромма, он выплачивал субсидию Шагалу. (21) Гермонт узнал о нем от своего зятя Григория Абрамовича Гольдберга, известного петербургского адвоката, принимавшего деятельное участие в судьбе молодого Шагала, - Гольдберг был женат на дочери Гермонта. Под Нарвой у Гермонта было имение на берегу залива - в книге «Моя жизнь» Шагал вспоминает «просторные комнаты, тенистые деревья на морском берегу и милых женщин: жену адвоката и ее сестру Гермонт». (22)

Среди шагаловских рисунков, хранящихся в Государственном музее изобразительных искусств имени А. С. Пушкина, есть акварель «Комната художника в Нарве». Снабженная двумя разновременными авторскими датами - 1908 и 1910 - она включена в каталог под двойной датой: 1908/10. (23) Нет сомнения, что она выполнена летом 1910 г. Ученическая по исполнению, она интересна как автобиографическое признание: она передает ту атмосферу пуританской простоты и богемной запущенности, в которой жил молодой Шагал. Так было и в Нарве, и в Витебске, и в Париже. «Вхожу, бросаюсь на кровать. Вокруг все то же: картины по стенам, неровный пол, убогий стол и стул, и везде пылища». (24) На нарвской акварели стены комнаты завешаны картинами, их более 20 - это те самые этюды, о которых Шагал пишет Ромму, что не удовлетворен ими, ибо выглядит в них «трубочистом» и выходит совсем не то, чего хотел бы; но он не отчаивается: «постараемся - посмотрим» [2, 4].

По-видимому, в Нарве написан холст «Дом в аллее» (Центр Помпиду, Париж). Он подписан и имеет авторскую дату: 1908, но подпись и дата позднейшие. Как показывает акварель из собрания ГМИИ, по прошествии лет Шагал порядком подзабыл непродолжительный нарвский эпизод и относил его то ли к 1908-му, то ли к 1910-му году. Если исходить из проставленной на холсте даты, пейзаж написан летом 1908-го в Витебске. Однако, он, конечно, мало похож на витебские виды. Парковый мотив - высокие тенистые деревья, утрамбованная розовым песком аллея, в глубине клумба или куртина, за нею небольшой летний дом с верандой и характерным - совсем не витебским - многостворчатым окном, наконец, та самая глухая, темная живопись, по поводу которой Шагал пишет Ромму, что надобно «очищать палитру» [4] - все это побуждает связывать эту работу с Нарвой и, соответственно, относить к 1910 г.

Лето 1910-го - трудный момент в жизни Шагала. Он полон душевного смятения, причина которого - отъезд Бакста из Петербурга и проистекающая от этого неясность его (Шагала) дальнейшей судьбы. Перед отъездом у них был разговор о возможной поездке с Бакстом в Париж. В последних числах апреля Шагал шлет вдогонку Баксту письмо и, начиная с первых чисел мая, с нетерпением ждет ответа. Молчание Бакста ранит его, он воспринимает это как предательство. В эти дни переписка с Роммом - «единственное утешение после то долгих, то коротких дней тоски, а иногда работы» [4].

Шагал вернулся из Нарвы в Петербург в первых числах июля 1910 г. Он надеялся коротко повидаться с Роммом в Усиккирко, где тот жил на даче, но это не удалось, и 7 июля Шагал отбыл из Петербурга в Витебск. Он и сам не знал, что это - выезд на каникулы или окончательный отъезд? Его будущее должно было решить письмо Бакста. Меж тем ответа не было...

------------------------------------------------------------------
 Инна Холодова. Марк Шагал. Письма к другу (А.Г.Ромму). 1910 - 1915
 
В отделе рукописей Государственной Третьяковской галереи хранятся 17 писем Марка Шагала, адресованных другу, которого он называл «грустный, большой, интеллигентный муж» - Александру Георгиевичу Ромму.  Он познакомился с ним в 1909 г. в школе Елизаветы Николаевны Званцевой.
По прошествии многих лет А.Г.Ромм в своих воспоминаниях писал: «Появление Шагала в школе Бакста - Добужинского (...) было незаурядным событием. У нас были свои «большие таланты»: Лермонтова, Оболенская, Андреев. Из них впоследствии ничего не получилось. Да и тогда не шли они дальше хороших этюдов, написанных в упоении яркостью красок. Шагал же на самых первых порах показал себя «творцом». Другие только вздыхали по картине, длительно готовились к ней. У него же все получалось «картинно», даже этюдик красных ног натурщицы или апельсинчиков с фикусом - мрачная темная греза, где предметы имели странный характер, подмеченный насмешливым глазом. В нем не было никакой наивности, ничего ученического».
Шагал занимался в мастерской Л.Бакста один год, и именно здесь, по определению Н.Апчинской, «окончательно оформился его талант (...) Но путь Бакста оказался не его путем».
Письма, о которых идет речь, в 1960-е гг. были переданы Третьяковской галерее вдовой А.Г.Ромма художницей Е.В.Нагаевской. Написанные на почтовых открытках, небольших листках бумаги, имеющих, к сожалению, значительные утраты, они охватывают период с 1910 по 1915 гг. и раскрывают характер взаимоотношений с Роммом, другими художниками, бытовые и деловые стороны жизни, творческие поиски Шагала, его отношение к творчеству других художников. Писал Марк Шагал так, как будто постоянно куда-то спешил: не дописывал многие слова, прибегал к сокращениям. Редко даже обращение к другу было полным, чаще всего он писал «Алк.», «Алекс.Георг.», а то и просто «Ал. Г.». Когда не хватало места на открытке, он дописывал фразы на уголках, вокруг уже написанного текста. Не всегда придерживался правил грамматики, оставлял без внимания знаки препинания, по-своему интерпретировал имена собственные.
Первое письмо датировано 5 мая 1910 г. и имеет следующий обратный адрес: «г.Нарва Б.Ж.Д. Лесопильный завод. Гермонт. Для Шагала». На побережье Балтийского моря Марк Шагал оказался потому, что его покровитель, адвокат Григорий Абрамович Гольдберг (1869-1922), который, как пишет Шагал в книге «Моя жизнь», взял его к себе в лакеи (адвокатам разрешалось нанимать слуг-евреев), проводил с семьей лето в доме родителей жены Гермонтов. Приглашали туда несколько раз и Шагала. Он сообщает другу, что взял с собой «свои художественные инструменты» и постарался «писать, впрочем этюд вечера я уже написал».
Живописные работы и рисунки, которые Шагал сделал в Нарве, - это  этюды парка и его комнаты, хозяев за столом у окна и семейные предметы религиозной обрядности. Делая искусствоведческий анализ написанных в Нарве работ - «Дом  в парке» (1908), «Аллея» (1908), «Мастерская в Нарве» (1909), «У окна» (1908) - Франц Мейер пишет: «В последней, возможно, впервые отчетливо прозвучала еврейская религиозная тема. Плоская суммарная композиция интерьеров резко отличает их от двух санкт-петербургских гостиных предыдущего года. Две парковые сцены по манере исполнения можно сравнить с более ранней «Фабрикой». Изображения тропинки и лужайки, стволов и ветвей деревьев, листвы и клочков неба, мелькающего сквозь нее, примыкают друг к другу как на гобелене. Это черты стиля модерн, истоки которого - в творчестве Гогена и Тулуз Лотрека. Для интернационального стиля начала века типичны игра с пятнами солнечного света, горизонт, поднимающийся из верхней трети картины в «Аллее», и характерная для «Арт Нуво» криволинейная, извилистая форма тропинки на другой картине. Во всем именно линия оказывается наиболее значимой - либо как контур отдельных полей, либо как автономный элемент.
По сравнению с картинами из Витебска, картины из Нарвы имеют развитый, столичный характер, созвучны окружению, в котором они были выполнены. Чувствуется также внутреннее дистанцирование Шагала от того мира, который он пишет. Так, парковый пейзаж отличается от пейзажа с избами и холмами вблизи Витебска. Он чужд художнику, и как бы уверенно Шагал не рисовал его, мастер осмеливается приблизиться к нему с трепетом и на цыпочках. Это же относится и к более поздним работам с многочисленными новыми пейзажами, которые он еще не сделал своими. Но в этих случаях, как здесь, в Нарве, особенно очевидна осторожная тонкость описания»... 
 
Категория: Это было давно | Добавил: tellis (25.09.2009)
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация | Вход ]