Каталог статей

Александр Васильевич Чарский (Чарский-Соловьев) (19.04.1881, Нарва, Кренгольм - 1942)
 
С.В. Рацевич. Глазами журналиста и актера. (Из виденного и пережитого):
    На бале-карнавале русских актеров, именуемом "капустником", 5 февраля 1938 года в Нарвском русском общественном собрании со сцены читались частушки:
Голос зычный, облик барский,
Режиссер наш Саша Чарский.
Бровь нахмурит, или цыкнёт,
В пятки вмиг душа уйдёт!..

Такое четверостишие как нельзя лучше определяло облик долголетнего режиссера Нарвского русского театра, одновременно актера Александра Васильевича Чарского, сменившего на этом посту Трахтенберга и Кусковского.

 Русский вестник № 11, 05.02.1935

 А. В. Чарский в роли Шейлока.1930-е гг.

 Высшее юридическое образование Чарский получил в Петербургском университете. Свою театральную карьеру начал в Панаевском театре, затем перешел в драматический театр Петербургского народного дома.

Народный дом в СПб. Чарский А. ("Укрощение строптивой") 1907 г. Государственный музей-заповедник "Петергоф".

Революция застала его в Пскове, в Пушкинском театре, откуда он приехал в Нарву.

   Чарский не принадлежал к числу новаторов-режиссеров, которые в поисках новых путей всегда экспериментируют, пытаются внести свои коррективы в сложившиеся формы режиссуры, зовут на этот путь молодежь. Шел он обычной, проторенной дорогой провинциального режиссера, не вооруженного оригинальными идеями, следующего устоявшимся методам постановки спектакля в двух-трех планах с застывшими мизансценами как закоренелый консерватор, из года в год действующий по старинке, как играли отцы и деды.

Правление Нарвского русского театра. 1930-40-е гг.

Сидят слева направо напр.: В. Л. Глубин, А. А. Гарин-Трещов, (предс. правления), А. А. Жукова, А. В. Чарский (глав. реж.), М. И. Соболев.

2-ой ряд слева направо.: К. И. Дымковский, В. И. Римских, П. А. Карташов, А. Г. Пальм.

   Большая записная книжка с тщательно нарисованными мизансценами многих спектаклей служила ему шпаргалкой при незнакомых постановках. Он избегал многоплановых спектаклей, не переносил действия на разные площадки, не вносил разнообразия в свои режиссерские задумки. Был несколько деспотичен в своих требованиях выполнения собственных указаний, забывая, что совсем недавно о том же самом говорил иначе. Молодых актеров любил по старинке, с голоса повторять его интонации, в которых грешил излишним пафосом. Ему, большому позеру, нравилось, когда актеры и в особенности актрисы говорили, двигались по сцене, применяли мимику и жест в вычурно красивых формах.

"Бахчисарайский фонтан". Гирей - А. В. Чарский, Зарема - А. М. Скаржинская. 1930-е гг.

   Не лишенный наблюдательности, наделенный большим сценическим опытом, красноречивый, образный рассказчик, Чарский умел интересно описать авторский замысел, объяснить секрет исполнения роли, вскрыть непонятное неопытному актеру.

   В качестве актера зритель видел Чарского довольно часто. Он имел отличную сценическую внешность, - высокий рост, стройную фигуру, выразительные черты лица. Долгое время в обыденной обстановке носил небольшие усы, на сцене их заклеивал, но не поддавался на уговоры их сбрить.

Бенефис режиссёра А. В. Чарского. "Шейлок" В. Шекспира.  1920-30-е гг.

 Переиграв огромное количество ролей, Чарский, тем не менее, не знал ни одной как следует, потому что привык играть только под суфлера. Ему не составляло большого труда, когда не слышал суфлера, исказить текст до неузнаваемости, пороть такую отсебятину, что его партнерам по пьесе становилось трудно играть. Напрасно они ждали необходимых реплик, сами сбивались с текста, получалась полная несуразица. Спасала Чарского находчивость, знание содержания пьесы, красноречие, способность выходить из любого трудного положения.

А. В. Чарский и А. А. Жукова. 1920-30-е гг.

 Без пафоса Чарский не мог играть ни одной роли, будь то герой-любовник, резонер, характерный актер. Это конечно портило игру, вносило однообразие и штамп.

   Даже в обиходе он не мог отвыкнуть от своей привычки разговаривать напыщенным, деланным тоном. И всегда-то он манерничал, надевал на себя личину бонвивана, избегал придерживаться простоты и естественности.

   Поэтому так похожи в его исполнении были герои классических русских пьес: Чацкого в "Горе от ума", Хлестакова в "Ревизоре", Кречинского в "Свадьбе Кречинского", Кочкарева в "Женитьбе", Телятьева в "Бешеных деньгах", Паратова в "Бесприданнице" и в многих других постановках.

   В репертуаре Чарского значилась одна роль, о которой хочется сказать особо - роль барона в пьесе М. Горького "На дне". Много я видел исполнителей этой роли. Были среди них посредственные, удачные и хорошие. Но такого блестяще отточенного мастерства в интерпретации Чарского трудно было отыскать. Чарский играл самого себя, с изрядной долей фатовства, с неприятно резким голосом, в котором отчетливо звучали картавые "р". Верилось, иначе не скажешь, что в этом куцем, коротком пиджаке в обтяжку и в таких же штанах, которым давно место на свалке, в умилительных воспоминаниях пребывал смакующий о былом величии своей старинной фамилии барон, с его ставшими теперь смешными манерами бывшего барина...

Участники пьесы "Горе от ума". 1930-40-е гг.

2-ой ряд слева направо: А. В. Чарский, А. М. Скаржинская, В. И. Свободина, Е. А. Люсина, А. А. Жукова, А. А. Гарин.

Было еще несколько ролей у Чарского, заслуживающие быть особенно отмеченными. На высоком художественном уровне сыграл актер роль библейского Иоанна в пьесе Собольщикова-Самарина "Великий грешник". Глубоким трагизмом был проникнут образ царя Ивана Грозного в пьесе "Василиса Мелентьева". Высокой похвалы заслужила работа Чарского в роли Свенгали в пьесе "Трильби" на его первом бенефисном спектакле в Нарвском русском театре 11 февраля 1923 года.

   Приведу случаи, когда невозмутимость и находчивость Чарского на сцене выручали спектакль.

   С участием И.Н. Певцова в постановке Чарского в Таллине шла пьеса "Павел Первый". За неимением свободных актеров небольшую эпизодическую роль врача играл художник театра Н.Ф. Роот, имевший один физический недостаток - он был глухой.

   По ходу действия, Павел Первый обходит ряд выстроившихся придворных и каждому показывает язык. После ухода Павла со сцены, должна прозвучать реплика врача-Роота:"Ничего, даст Бог все обойдется благополучно". Роот, как назло, забыл свою фразу и молчит. Молчат и все присутствующие на сцене, потому, что реплика настолько важна, что без неё действие не может быть продолжено. Суфлер надрывается из своей будки, но Роот глухой, он ничего не слышит. Тогда вступает Чарский, хотя по ходу действия он должен молча стоять, как все:

- Доктор думает, что ничего, даст Бог все обойдется благополучно!

   С облегчением, артисты продолжили сцену.

   В другой раз я стал объектом находчивости Чарского. В октябре 1924 года нарвский антрепренер Эрих Зейлер организовал из нарвских актеров небольшую труппу для гастрольной поездки в Раквере с пьесой Гоголя "Женитьба". Как начинающему актеру, мне предложили маленькую роль купца Старикова. На большее я не смел и рассчитывать. Предстоящая поездка вызывала двойной интерес: заработок и знакомство с городом, в котором я никогда не был.

   Из Нарвы выехали около пяти часов утра. В назначенное время на железнодорожном вокзале собрались все актеры во главе с режиссером Чарским. Отсутствовал актер И.А. Славский, игравший роль Жевакина. О нем особенно не беспокоились, зная его аккуратность и дисциплинированность. Ожидали, что с минуты на минуту он подойдет. Дважды прозвонил станционный колокол, приглашавший пассажиров занять места в вагонах. Славского все не было. До отхода поезда оставалось пять минут. Всех охватило волнение и беспокойство. Больше всего нервничал антрепренер Зейлер. Ведь срывался спектакль, на который он продал все билеты. Бледный, заплетающимся языком, чуть не плача он стал причитать Чарскому:

- Александр Васильевич! Катастрофа! Срывается спектакль! Придется остаться в Нарве!

   Чарского нисколько не волновало отсутствие Славского. Он пребывал в отличном, игривом настроении. Шутил, смеялся, рассказывал анекдоты. И когда Зейлер предложил покинуть уже занятый артистами вагон, так как за отсутствием одного из артистов, спектакль отменяется, он, встав в героическую позу, преградил всем путь к выходу и раскатистым басом объявил на весь вагон:

- Волнения неуместны! Спектакль сыграем без Славского! Сядьте все на свои места и не выходите из вагона!

    Никто не мог догадаться, что решил предпринять Чарский, ни одного свободного актера среди нас не было.

    Когда поезд тронулся, Чарский решил раскрыть нам свои карты:

- Друзья мои! - патетически, как всегда, начал он, - Среди нас, к нашему всеобщему глубокому сожалению, отсутствует Иван Александрович. Нам не дано пока знать, по какой причине он не поехал. Может быть заболел, может быть какая другая веская причина. Но мы, с любом случае обязаны сыграть намеченный спектакль! Каков же выход из нашего безвыходного положения? Спектакль, по моему мнению, может быть поставлен в таком варианте: роль Старикова, которую играет Степан Владимирович, без особого ущерба уберем, она погоды не делает. Таким образом, у нас освобождается один актер, которому мы и передадим роль Жевакина!

    Все сидели с открытыми ртами. Никто не ожидал такого соломонова решения и меньше всего сам я. Не дав возможности никому опомниться от такого сюрприза, Чарский продолжал:

- А ты, дружок, - обратился он ко мне, - не думай возражать. Бери пьесу и начинай учить роль. Времени для этого более чем достаточно, в дороге пробудем не менее четырех часов. По приезде на место проведем репетицию и все будет в порядке.

    Безуспешно я пытался убедить Чарского, что за такой короткий отрезок времени мне не осилить столь трудную и ответственную роль, и я не смогу играть с одной репетиции. Но Чарский, а затем и актеры, которым стало интересно, что из всего этого получится, не хотели и слышать никаких моих возражений. Каждый рекомендовал взяться за роль, выучить её, обещал помочь, если что не так.

    Три с половиной часа езды до Раквере превратились в нудную зубрежку текста. Уйдя в угол вагона, где пассажиров не было, я до одури помногу, раз повторял одни и те же фразы, монологи, мысленно воображая, что общаюсь с партнерами.

    Показались окраины Раквере, развалины крепости на горе. Со станции пешком направились в железнодорожный клуб, где должны были играть спектакль.

    Мучительно для меня проходила первая и последняя репетиция. Сцены с моим участием повторялись несколько раз. Суфлеру Зорину было указанно особенно внимательно следить за мной.

    После обеда все, кроме меня, отправились на прогулку знакомиться с городом. Забравшись в пустую гримерную я репетировал один, в полный голос со всеми мизансценами. Такая самостоятельно индивидуальная репетиция несомненно принесла пользу. Ясно ощущая сценический образ, я постепенно овладел текстом и моментами даже казалось, что готов к выступлению.

    Вечером играли "Женитьбу" в переполненном зале. На сцене Жевакин появляется только во втором акте, поэтому весь первый акт я отсидел в гримерной, повторяя текст.

    Начало второго действия, где у меня сцена с Дуняшкой, воодушевило и успокоило. Зрители дружно смеялись, эпизод прошел весело, с огоньком. Еще более уверенно провел встречу с Агафьей Тихоновной и Кочкаревым. Обошлось без срывов, нигде текст не пропустил, не сорвал ни одной мизансцены.

    Анализируя свое выступление в роли Жевакина, должен признаться, что хорошего было мало. Одно лишь меня оправдывает: принеся себя в жертву, я спас спектакль, выручил антрепренера от неминуемого прогара.

    А как антрепренер меня вознаградил, - вправе спросить читатель. Вероятно, хорошо заплатил.

   Ничуть не бывало. При найме меня на роль Старикова, Зейлер обязался заплатить самую низкую ставку, поскольку роль самая маленькая в пьесе. Что он и сделал при расчете. Когда я напомнил Зейлеру, что играл роль Жевакина, которая гораздо выше оплачиваема, да к тому же мог и отказаться замещать Славского, он мне нагло ответил:

- Договор дороже денег. На что нанимал, за то и плачу. Мог бы и не играть другую роль.

    Не догадался я сразу же, когда меня уговорили играть Жевакина, потребовать у Зейлера увеличенного гонорара. Бесспорно, он пошел бы на все, лишь бы не сорвать спектакль. Все это послужило мне хорошим уроком на будущее.

    Расскажу еще об одном спектакле, игранном также в Раквере и, благодаря прирожденной изворотливости Чарского, не имевшем негативных последствий. Играли драму Г. Ге "Трильби". На этот раз все актеры оказались на месте, но подвел суфлер, Владимир Николаевич Владимиров-Кундышев. Его, как Шмагу, постоянно тянуло в буфет. Не расслышав третьего звонка, он продолжал сидеть в буфете за кружкой пива. В полной уверенности, что актеры и суфлер на месте, Чарский распорядился открывать занавес. Никто не обратил внимания на то, что суфлерская будка пуста до тех пор. Пока актеры не начали путать текст. Побежали в буфет, приволокли захмелевшего Кундышева. Но возникло новое затруднение. Вход в суфлерскую был только со сцены, но во время действия суфлера на сцену не потащишь. Можно было бы суфлировать и из-за кулис, но единственный экземпляр пьесы находился в суфлерской будке.

    Долго раздумывать не приходилось. Чарский приказал дежурному электрику выключить весь свет. Своим, хорошо поставленным, громовым голосом он объявил зрителям, что произошла небольшая авария и через несколько минут свет вновь будет включен. В это время, под покровом темноты, суфлер пробрался в свою будку. Тот же час дали свет и спектакль продолжился...

    Возвращаюсь к прерванному рассказу о Чарском.

    В обществе он всегда выделялся подчеркнутой обходительностью, рисованной галантностью. Дамам целовал ручки, рассыпался в комплиментах. О чем бы он не говорил, все сопровождалось нарочитостью тона, апломбом, игрой. Словно он был на сцене. Была у него еще одна слабость, о которой в театре все знали и давно привыкли - он не мог не приврать. Чарский настолько изолгался, что верил собственной лжи и его нисколько не смущало, когда жена - артистка А.А. Жукова, во всеуслышание обличала его вранье:

- Александр Васильевич! Остановись на минутку, - говорила Жукова, - ведь это же было не так. Ты все извратил, все напридумывал, все перепутал!

    Весной, во время репетиции "Генриха Наварского", зашел разговор о рыбалке. Любители-рыболовы вспоминали и, конечно, хвастали своими богатыми уловами. Словом, начались. охотничьи рассказы.. Тут как тут оказался и Чарский. По его словам на реке Великой, когда он жил во Пскове, поймал восьмифунтового налима.

- На удочку? - переспросил кто-то из актеров.

- Представьте, да! Я даже сам испугался, когда, вытащив его из воды, увидел на дне лодки такой экземпляр.

- Ну и вкусный был налим?

- Не пробовал... Он выпрыгнул из лодки!

    Раздался дружный смех. Не обратив внимание на ироничность хохота, Чарский продолжал:

- Как бы хотелось опять порыбачить, вспомнить тихую заводь, шуршание камыша...Молодые годы, наконец. Друзья, не подскажите, где достать лодку и раненько по утру отправиться порыбачить.

    В те годы я был страстным рыболовом и. пользуясь лодкой соседа по коридору Ф. Блинникова, частенько с переметом и удочкой выезжал к большому острову. Я предложил свои услуги Чарскому и мы договорились на следующее утро встретиться на берегу.

    Утро выдалось тихим и безветренным. На правом берегу за лесом выплыл огромный солнечный диск. Я сел за весла. Чарский устроился на корме с дорожкой для ловли щук. За Сиверсгаузеном бросили якорь. Закинули перемет. Донные удочки. Прошло три часа. Рыба не клевала, перемет также оказался пустым. Чарский предложил вернуться домой. Обратно плыли молча, недовольные безуспешной рыбалкой. Греб Чарский. Возле Сутгофского парка нас догнали нарвские рыбаки, которые также ехали с рыбалки.

- Братцы, не найдется ли у вас рыбка для ухи, - крикнул им Чарский.

- Как не найтись, найдется. Вот щучка не плохая есть, - ответили рыбаки, - не хотите ли.

    Быстро сговорились о цене и довольно увесистая щука оказалась у нас в лодке. Настроение Чарского значительно улучшилось - не с пустыми руками возвратится он домой.

    Вечером на репетиции меня в театре не было. Чарский рассказывал, как сегодня на зорьке он поймал в-о-о-т такую здоровенную щуку. Никто ему не верил, пока не появилась А.Жукова и не подтвердила, что действительно её муж со Степаном Владимировичем сегодня ездили на рыбалку и Чарский пришел домой с увесистой щукой. Разве кто мог подумать, что щука эта купленная, а не выловленная горе-рыболовами...

    До начала Великой Отечественной войны А.В. Чарский возглавлял режиссуру в Нарвском русском театре, ставшим при советской власти народным. По болезни он не смог эвакуироваться и оставался в Нарве, когда пришли немцы. Во время острого сердечного приступа Чарский скоропостижно скончался.

PS А.В. Чарский снялся в четырех фильмах:

1911

"Князь Серебряный и пленница Варвара", молодой Колонтай

"Муж в мешке", Гаврюшка 

1915

"Жизнь - это глупая шутка", судебный следователь

"Любовь одна, как смерть одна", Дмитрий Щербов