H. M. Карамзин
Рига, 31 Мая 1789.
Вчера, любезнейшие друзья мои, приехал я в Ригу, и остановился в Hotel de Petersbourg. Дорога меня измучила. Не довольно было сердечной грусти, которой причина вам известна; надлежало еще идти сильным дождям; надлежало, чтобы я вздумал, к несчастью, ехать из Петербурга на перекладных, и нигде не находил хороших кибиток. Все меня сердило. Везде, казалось, брали с меня лишнее; на каждой перемене держали слишком долго. Но нигде не было мне так горько, как в Нарве.
Я приехал туда весь мокрый, весь в грязи; насилу мог найти купить две рогожи, чтобы сколько нибудь закрыться от дождя, и заплатил за них по крайней мере как за две кожи. Кибитку дали мне негодную, лошадей скверных. Лишь только отъехали с полверсты, переломилась ось; кибитка упала в грязь, и я с нею. Илья мой поехал с ямщиком назад за осью, а бедный ваш друг остался на сильном дожде. Этого еще мало: пришел какой-то полицейский, и начал шуметь, что кибитка моя стояла среди дороги. Спрячь ее в карман! сказал я с притворным равнодушием, и завернулся в плащ. Бог знает, каково мне было в эту минуту! Все приятные мысли о путешествии затмились в душе моей. Есть всему предел; волна, ударившись о берег, назад возвращается, или, поднявшись высоко, опять вниз падает, — и в самый тот миг, как сердце мое стало полно, явился хорошо одетый мальчик, лет тринадцати, и с милою, сердечною улыбкою сказал мне по-немецки: — У вас изломалась кибитка? Жаль, очень жаль! Пожалуйте к нам — вот наш дом — батюшка и матушка приказали вас просить к себе. — Благодарю вас, государь мой! Только мне нельзя отойти от своей кибитки; к тому же я одет слишком по-дорожному, и весь мокрый — К кибитке приставим мы человека; а на платье дорожных кто смотрит? Пожалуйте, сударь, пожалуйте! Тут улыбнулся он так убедительно, что я должен был стряхнуть воду с шляпы своей, разумеется, для того, чтобы с ним идти. Мы взялись за руки, и побежали бегом в большой каменный дом, где в зале первого этажа нашел я многочисленную семью, сидящую вокруг стола; хозяйка разливала чай и кофе. Меня приняли так ласково, потчивали так сердечно, что я забыл все свое горе. Хозяин, пожилой человек, у которого добродушие на лице написано, с видом искреннего участия расспрашивал меня о моем путешествии. Молодой человек, племянник его, недавно возвратившийся из Германии, сказывал мне, как удобнее ехать из Риги в Кенигсберг. Я пробыл у них около часа. Между тем привезли ось, и все было готово. — Нет, еще постойте!» сказали мне, и хозяйка принесла на блюде три хлеба. — Наш хлеб, говорят, хорош: возьмите его. Бог с вами! примолвил хозяин, пожав мою руку: Бог с вами! — Я сквозь слезы благодарил его, и желал, чтобы он и впредь своим гостеприимством утешал печальных странников, расставшихся с милыми друзьями. Гостеприимство, священная добродетель, обыкновенная во дни юности рода человеческого, и столь редкая в дни наши! Если ли я когда-нибудь тебя забуду, то пусть забудут меня друзья мои! Пусть вечно буду на земле странником и нигде не найду второго Крамера! Простился со всею любезною семьею, сел в кибитку и поскакал, обрадованный находкою добрых людей. |
путешественнику? Видимо, не зря, 
