Очерк о десантной операции под Нарвой в январе 1919, напечатанный в нескольких номерах "Ревельского слова". Хотя стилистически повествование хромает (я думаю, из-за эмоциональности автора), но любопытен взгляд участника событий, окрашенный бытовыми подробностями и деталями.
Когда на рассвете утром в Ревельской гавани раздаются многотонные пароходные гудки, местный житель переворачивается на другой бок и, сладко вздохнув, продолжает спать, тщательно завернувшись в одеяло. А на улице в те часы еще темно и пронизывающе холодно. В узкой улице гулко раздаются мерные шаги небольшой кучки людей, одетых в разнообразные военные костюмы. Ночные патрули провожают их спокойным взором, зная, что эти люди, идущие ранним утром по улицам, спешат в гавань для посадки на суда. Куда они едут?
Если бы в те дни вы подошли и задали этот вопрос, вы получили бы немного странный ответ: "Мы хотим попасть в Нарву, но куда нас направят - нам неизвестно."
Полтора месяца тому назад, внезапным порывом Нарва была взята большевиками и Ревель приютил часть ее жителей, бежавших от ужасной расправы. Теперь настал час реванша и Нарвская молодежь единодушно пошла принять участие в наступлении на родной город.
В пятом часу утра 10-го января десантный отряд вышел в море, конвоируемый военными судами. Около 6-ти часов на нашем судне уже появились больные морской болезнью.
Качало, но не особенно сильно.
Идя в хвосте кильватерной колонны, мы часто обгоняли одно маленькое судно, которое мгновениями то выскакивало совсем из воды, то закрывалось в белую пену расходившейся волны.
По всем закоулкам разошлись наши люди и, найдя свободное место, занялись своим делами: осмотром opyжия, починкой одежды и распределением выданного на судне провианта.
В четыре часа нас покормили обедом. Незаметно прошло время и все разошлись по своим местам, прикурнуть. Около трех часов нас разбудили для пересадки на другой пароход. Мы стояли в бухте; качки не было. Борт о борт с вами стоял наш быстроходный боец, который своим длинным, хищным корпусом и поразительным ходом, приводил нас в восхищение. Вдали в тумане едва было видны силуэты наших соплавателей. На концах мачт вспыхивали огоньки сигналов: корабли говорили между собою.
Наше судно отчалило от красавца-крейсера и подошло к одномачтовому пароходу с большой трубой. Несколько торопливых приказаний и окриков товарищей, и мы, как муравьи, нагруженные мешками, патронами и opyжием, поползли на новое жительство. Перила были влажные и холодные. На железной палубе ноги скользили и руки невольно хватались за борта или выступы. Шум и гам продолжался до тех пор, пока одна часть размещалась в кормовой каюте, а другие - в носовом помещении, любезно уступленном капитаном.
Запели гудки и эскадра тронулась в дальнейший поход.
Достопримечательностью нового жилища было кухарка: не то цыганка, не то африканка, говорящая бойко по-русски и свободно по-эстонски. Напились кофе.
Пятница 16-го января, 8 ч. утра. Подходим к цели. Впереди нас идет военное судно, а мы во главе десантной флотилии. Hacтpoение бодрое и радостное. Уже с мостика, в сильный бинокль, видна Гунгербургская труба. Как передать то чувство, когда вдали обрисовались очертания родных и дорогих мест. Никто не уходил с палубы.
Все пакеты (?) и оружие нацелено и в любой момент готовы все выпрыгнуть прямо за борт.
Сигнал c головного судна: мы замедлили ход.
Идет... Идет на разведку... Сейчас будет стрелять... Смотрите... Оживленный гул, улыбающиеся, радостные лица.
Носовое opyдиe на военном судне стало медленно поднимать свое длинное туловище к небу... Желтовато-красное пламя выскочило треугольником из дула...Несколько мгновений у всех замер дух...тишина... И вдруг гром обрушился и подавил напряженный слух сухим, отрывистым звуком. Все вздрогнули... у некоторых вырвался радостный крик.
Через полминуты издалека отозвался на выстрел разрыв шестидюймового снаряда, по всей вероятности,- на полотне железной дороги. Около домиков на берегу не видно было ни души.
Кто там мог быть? Большевики или наши, — мы не знали. Глаз жадно искал хоть одного человека на берегу. Все было пусто. Наша артиллерия настойчиво вызывала неприятеля, рассыпая свои снаряды по разным направлениям. Направо синел гребень Вайварских гор.
Хоть бы кто-нибудь из ружья по нам выстрелил... 0жидания сбылись и так незаметно в грохоте нашей артиллерии родился звук, непохожий на остальные.
Между судами, высоко повисло круглое облачко: огонь, треск и всплеск воды.
Неприятель отвечал шрапнелью из трехдюймовой полевой артиллерии. Наш защитник. обрадованный обнаружением неприятеля, с ожесточением открыл огонь по всем бортам. Вся флотилия медленно стала отходить от берега, чтобы избежать ненужных жертв на судах, груженных людьми и повозками. Несколько снарядов легло между нами и соседним пароходом. По правде, стало жутковато от невозможности что-либо предпринять для своей защиты.
"Дым сзади!"
Что это такое? На горизонте сделался густой дым.
"Наш крейсер" - ответил с мостика капитан. Интерес увеличивался. Новой действующее лицо, с нашей стороны, увеличивало шансы удачного обстрела, т к. у неприятеля было два или четыре орудия при скверных наблюдателях.
Минут через двадцать наш любимец-крейсер, окруженный белой пеной, обогнал нашу флотилию и пошел к берегу. Пройдясь медленно по направлению к Гунгербургу, он, заметив какое-то движение, угостил неприятеля своими шестидюймовыми орудиями. Неприятель замолчал. Несколько пароходов придвинулись к берегу и стали спускать шлюпки с десантом. Мы нервничали и бегали по палубе, ожидая своей очереди.
Шлюпки подошли и фигурки в белых шапках, выйдя на берег, пошли по разным направлениям. Хлопнули несколько ружейных выстрелов - и снова все стихло.
Рассказывать про это - несколько слов, а, в действительности, прошло несколько часов в наблюдениях за происходящим. Январский день незаметно склонился к вечеру. Быстро темнело. После волнений захотелось есть и суп был проглочен моментально.
Наш пароход подошел близко к берегу и стал на якорь.
На военных cудах снова заговорили огоньками.
Мы попали в неудачное место и нас так качало, что и те, кто уцелели во время перехода от морской болезни, не выдержали и шли с искривленнымиI физиономиями к борту. А волна, словно в насмешку, окатывала нас с правого борта. Досадно было стоять в бездействии у берега. Дни, числа - все перевернулось, забылось; только и смотри, чтобы не стукнуться лбом в стенку или какую-нибудь стойку. Несколько раз ночью я вставал и выходил на палубу, где обязательно стоял кто-нибудь из наших и ожесточенно плевался и чертыхался, проклиная погоду и стоянку в таком близком соседстве с берегом. От качки все выскочило из головы, кроме страшного желания очутиться на берегу, где почва не выскальзывает предательски из-под ног.
Капитан несколько раз выходил на мостик, ловко перелезал через людей, лежавших неподвижными, стонущими телами. Бедный капитан: его проклинали на всех языках.
Ночь прошла и, часов в 5 утра, в субботу, 17-го января, нам передали приказание высадиться на берег между 9—10 ч. утра.
В последние часы перед высадкой мы, получив провизию на руки, сварили суп. В тот момент, когда лодки были под бортом, суп был готов и, стоя в полном вооружении на палубе, мы торопливо глотали жирный, горячий суп, половину которого пришлось оставить на судне. Об этом супе часто вспоминали в дальнейшем.
С других судов уже отправились лодки на берег, когда к нам подошел маленький пароход с командующим морскими силами г. Питка, который отдал нам распоряжение высадиться на берег.
В четыре npиема мы были перевезены. Две небольших дощечки у каменистого, обледенелого берега, служили нам пристанью. Нагруженную людьми лодку обливало холодной водой и мы, обутые в громадные валенки, промочили ноги при высадке.
В ближайшем домике, с настежь раскрытыми дверями, набралось столько народу, что и вздохнуть нельзя было. Хозяйка каким-то чудом умудрилась ставить непрерывно два самовара, которые мгновенно пустели под шумные разговоры на финском, эстонском, немецком и русском языках.
Лодки подъезжали одна за другой.
Очень красивую картину представляла собою эскадра транспортов, расположившаяся полукругом в Нарвской губе у деревни Удриас.
Немного поодаль стояли военные суда.
Когда мы, окончив чаепитие, стали собираться, снова начался обстрел полотна железной дороги и станции Корф и Вайвара с наших судов.
Эта стрельба производила уже другое впечатление.
Сперва был виден огонь от выстрела, несмотря на яркий солнечный день; затем через 10-15 секунд звук раздавался на берегу, почти над головой; отчетливо слышен был вой снаряда, на море отдавалось далекое эхо, как будто ударяли в металлическую доску и самым последним слуховым ощущением был разрыв снаряда, спустя долгое время, там, где-то за горой на берегу.
Неприятель не отвечал. Наша разведка ночью дошла до Гунгербурга и ст. Вайвара и донесла важные сведения о передвижении неприятеля. Нам было приказано идти с финскими частями, направляющимся на Нарву по шоссе Ревель-Нарва.
Выстроившись попарно, мы поднялись на гору и по скользкой, подмерзшей дороге двинулись.
Слава Богу, не качало. Поднявшись в гору, мы пришли очень скоро в деревню, где был штаб десантного отряда и, получив дальнейшие инструкции, двинулись дальше.
Сразу же за деревней, налево от дороги, мы увидели первых убитых. Многие из любопытства пошла посмотреть поближе.
По рассказам крестьян большевики поспешно отступали к Нарве. Нашей артиллерией очень удачно была подбита неприятельская батарея, обстреливавшая десантную флотилию накануне, и, пройдя версту далее, мы увидели возле дороги воронки от наших снарядов. Быль прекрасный! солнечный день, суббота 18 января,
Когда мы подходили к полотну военной железной дороги от ст. Корф на батарею в Меррекюле, мы услыхали гдухиe орудийные выстрелы влево. Наши суда бомбардировали побережье около Гунгербурга и далее. Думалось, что Нарвские жители переживали в тот момент худшие мгновения, потому что большевики, чувствуя гибель своих сил, в последнюю минуту кроваво расправлялись со своими жертвами. Около одиннадцати часов, вправо от нас, была слышна частая орудийная стрельба, причина которой осталась не выяснена.
Мы двигались по шоссе. Предполагали, что, параллельно нам, большевистские войска, под прикрытием бронированных поездов, отступали по полотну железной дороги Ревель-Нарва и дорогам к югу от полотна.
Передавали, что большевики, отступив из-под Иевве и бросив укрепленную Вайварскую noзицию, уходили к Нарве, преследуемые по пятам нашей фронтовой кавалерией.
Мы были авангардом и не были осведомлены о том, что делалось позади нас в Вайваре и даже в 6-8 верстах, на железной дороге.
Около часу дня мы дошли до имения Лаген, где был привал. Очень скоро вслед за нами подошли финские и эстонские части также расположившиеся на отдых. Счастливцы вытащили кусочки хлеба и аппетитно жевали, вспоминая оставленный на судне вкусный суп.
Конец отдыха наступил так скоро, что у многих остались во рту кусочки хлеба.
Финны ушли уже вперед, когда мы двинулись "цепочкой" по дороге.
В оставшейся позади нас эстонской части поднялось движение. Мы обернулись. "Красные сбоку... Смотрите..."
По дороге, параллельно нам давно уже двигался воинский отряд, который не возбуждал нашего особого внимания. Теперь же было ycтановлено, что это отступающие красноармейские части.
- "Товарищи..", - послышался оклик, - "вы какого полка?" Вместо ответа была отдана команда приготовиться к бою и мы, пройдя несколько шагов, должны были уже лечь на землю, т. к. кроме частой ружейной стрельбы, заработали и пулеметы. 3а прикрытием каменной старой мельницы, мы сошлись, или вернее, сползлись в кучy. В воздухе, справа и слева, пели на разные лады неприятные струны — пули. Ухо чутко ловило эти незнакомые звуки и временами даже отчаянная стрельба не привлекала так внимание, как этот назойливый, резкий звук пролетавшей опасной гостьи. Удачным обходом эстонские войска сбили красных и заставили отступить к беспорядке к лесу. Неприятель понес потери в несколько десятков убитыми и ранеными. Не дожидаясь полного окончания стрельбы, мы двинулись дальше, догонять финский отряд.
Очень далеко, вправо от нас, стреляла артиллерия, но чья, - мы не могли определить.
Перейдя через полотно железной дороги oт ст. Корф на батарею у Меррекюля, мы пошли на шоссе. Глухие звуки доносились с моря: наш флот бомбардировал правый фланг большевистских войск. Около двух часов дня, подходя к Петеристи, мы заметили, что к нам подходят с правой стороны два вооруженных солдата. Шагах в двадцати они окликнули нас: "Какого полка ?" В ответ мы предложили поднять руки вверх. Присоединившиеся случайно финны основательно занялись одним красноармейцем, а мы, осмотрев документы другого, совсем юного, - красноармейца, обезоружили его и взяли в плен. Он быль очень испуган. Мальчику можно дать на вид лет шестнадцать-семнадцать. Работал на заводе и взят по мобилизации.
У деревни Петеристи, мы догнали финские части. Один отряд финнов свернул налево, направлением на деревню Риги, на берегу Наровы, чтобы npервать сообщениe противника с Гунгербургом, а другая часть и наш отряд продолжали движение по шоссе. Сразу же за деревней, по дороге валялись брошенные патронные коробки, ружья и разные другие части воинского снаряжения, брошенные большевиками во время отступления перед командой разведчиков-финнов. Несколько убитых лежали по краям дороги и на небольшом пригорке стояли два пулемета "максима*, возле которых возились финскиe солдаты. Эти пулеметы, исправные и с запасом лент, вызвали зависть нашего маленького отряда, мечтавшего обзавестись этим ценным, имеющим большое значениe, орудием. При нас финны сделали несколько выстрелов, но пулеметов нам не уступили.
Стало темнеть, когда мы достигли нескольких домов, расположенных справа от шоссе, верстах в трех от Нарвы. По указаниям финского командира, мы должны были вести охрану расположившихся на отдых финнов. В случае каких-либо продвижений неприятеля или других важных происшествий в течение ночи, мы должны были сноситься с ним же.
Заняв крайний с дороги домик для отряда, наш командир расставил посты на шoссе и полукругом в правую сторону. Часов до семи было все спокойно. Над Нарвой блестело небольшое зарево и слышны были гудки паровозов на станции. По всей вероятности эвакуировали последние составы.
Мороз-градусов 5.
Глаза довольно быстро привыкают к темноте, но слух так напряженно ловит малейший шорох, легкий стук, что усталость незаметно подкрадывается к моменту смены.
В избе хотя и горит огонь, но окна так завешаны, что ни одна светлая точка не видна на бесформенной в темноте массе дома. Внутри душно, накурено. На полу и на скамейках сидят к лежат. Хозяева, кое-как разместившись, поддерживают сонный разговор о том, что делалось в Нарве при большевиках. Говорят очень осторожно, т. к. в этом краю уже часто проходят разные отряды и распускать язык нельзя. В общем, из всех разговоров с местными жителями, можно вынести впечатление, что, кроме голода в городе и насилий над интеллигенцией и оставшимся "буржуями", для них, прямо, большевики не есть враг в той степени, как представляем мы, сидя дома. Вот в городе, там впечатления от большевистского управления, более яркие и оскорбительные.
Последнюю часть похода на Нарву мы начали в 5 часов утра, в воскресенье.
Отряды двигались ротными колоннами; в интервалах ехали сани и телеги с патронами, пулеметами, санитарными принадлежностями и разнообразной воинский кладью. Команда на нескольких языках громко звучала в темнеющем рассвете зимнего утра. Желтые огоньки папирос радостно светились на узком и длинном хвосте, образованном говорливой массой идущих, я затрудняюсь сказать, солдат. Разве это были солдаты? Нет! Тысячу раз - нет! Россия была в опасности и тысячи молодых жизней, пробужденных юной энергией, двигались в это утро для освобождения границ своего государства, одушевленные одной идеей, ради которой гибнут теперь на разных фронтах тысячи и сотни разноплеменных братьев расколовшегося русского государства.
Уже ясно были видны очертания домов. На темном небе проектировались плоскими тенями: Германская башня, колокольни церквей и острая вышка ратуши. Собаки лаяли тревожно и глухо. Казалось, в городе, запеленатом в темноте, еще сидят притаившиеся остатки красноармейцев. Впереди могла быть опасность, но сердце, радостно стучавшее в такт с равномерным солдатским шагом, — сердце отказывалось верить тому, что здесь на улицах, знакомых с раннего детства, жизнь может прерваться до обидного глупо, случайным выстрелом из-за угла.
Большевики еще были в городе, но они прятались по домам, и нашей первой задачей было - справиться с теми, кто мог причинить нам вред шпионажем, нападением в тыл или гнусной слюной агитации.
Жертвы уличных столкновений лежали вдоль домов... Их было много...
В седьмом часу утра еще отступали красные, очищая вокзал.
Спуск к деревянному мосту был усеян трупами людей и лошадей.
Опрокинутые повозки с вывалившимся добром; кровь, смочившая бесснежную, мерзлую землю ... А главное люди ...
В разных неестественных позах, с подвернутыми руками и ногами, с застывшим ужасом на бело-желтых холодных лицах - лежали они, застигнутые смертью! Их карали те "сознательные" коммунисты и комиссары, которые пулеметом хотели остановить безудержно бежащую толпу в узких улицах, ведущих к мосту. Одни "товарищи" хотели заставить других "товарищей* обратить opyжие, бесполезное в трусливых руках, против нас - "белогвардейских банд и сволочи". Они расстреливали своих еще перед нашим приходом в Нарву, и после, бежав в Ямбург, срывали злобу на мобилизованных невежественных солдатах, один раз доверившихся их истерическим выкликам: "Свобода, равенство и братство». Да! Они подарили своим последователям "свободу" насилия, "равенство" голода и "братство“ смерти!
Когда часы пробили девять, довольно ясный день уже освещал улицы, наполненные людьми с белыми повязками и боязливыми фигурами местного населения. В течение всего дня, бродя по улицам, мы с удивлением осматривались кругом. Улицы были мертвы. Ни одного знакомого лица; почти ни одного поклона. Xотя в Ревеле довольно часто могли встретить бывших Нарвских жителей, но только теперь, придя в Нарву, мы смогли убедиться как велико число бежавших из города, при наступлении большевиков. Остались в городе почти исключительно женщины. Лавки закрыты и уцелевшие стекла печально выставляли свои впадины. Пустые квартиры подряд на любой улице.
После радостных слов и объятий первых мгновений, встреч с уцелевшими родными, начались расспросы: "Что делалось в Нарве при большевиках?"
Ответ долгий. Все дни, пока мы стояли в городе, вспоминались десятки различных событий, одно грустнее другого. Более связная картина приблизительно следующая:
Теперь уже не секрет, что оборона г. Нарвы в ноябре мес. была очень слаба. Несколько десятков самоотверженной молодежи отбивали приступ неприятеля с 6 часов утра до 4 часов дня, когда германские войска бросили город на произвол судьбы, спешно увозя свои громоздки повозки с награбленным имуществом. Страх перед немцами и наступившая темнота остановили большевиков на ночь. Мосты были взорваны; у городского поврежден средний пролет, а новый железнодорожный мост, выстроенный в 1901 г., рухнул с громадной вышины в реку, чуть повредив соседний с ним старый железнодорожный мост. Утром большевики заняли небольшими отрядами присутственные места и пустили сигнальную красную ракету, после чего все остальные отряды вошли в город. Голодные, озверелые люди набросились на съестные припасы. Говорят, что первые дни жутко было видеть солдат в расстегнутых бесшабашно шинелях, в папахах, хулигански сбитых на затылок, солдат, которые тупым, животным взглядом провожали каждую женщину на улице. Кренгольмские работниы, развязав свои языки, начали гадостную работу сведения счетов с теми домами, в которых они служили прислугами. Hачались обыски и аресты. Искали оружия, продовольствия, золота, серебра, вина, и любая вещь могла послужить предлогом для ареста неугодного им лица. Арестованных препровождали в тюрьмы, главным образом, на Кренгольм, и там, подвергая их мучительной пытки ожидания расстрела, держали до тех пор, пока, неожиданно для заключенного, его выводили на двор и под конвоем отправляли на казнь. На том месте были убиты гимназист Puмский-Корсаков, мужественно державшийся до последней минуты, священники о. Дмитрий Чистосердов и о. А. Волков, и многие дрyгие, фамилии которых мы не узнали в первые дни. Общая грязная яма служила им могилой.
Своих же, убитых при взятии Нарвы, большевики торжественно похоронили в центре города, в Темном Саду, причем могилу копали священник, обливаясь слезами, всю ночь, под присмотром красноармейцев, издевавшихся над "длинноволосыми попами". После все священники в 24 часа должны были покинуть пределы города.
Власть принадлежала Эстонской Tрудовой Коммуне. Продовольствие населения состояло из: полуфунта хлеба в день для первой категории, одного пуда картошки в месяц для второй катеropии. Других продуктов в городе не было. Цены на все поднялись до чудовищных размеров. Ост рубль шел за рубль керенскими. Вообще, денег у большевиков было много. В церквах были устроены народные дома. Митинги сменялись собраниями. В Нарву приезжал товарищ Зиновьев, председатель Северной Коммуны и выступал на большом митинге на Петровской площади. В то время дела большевиков шли хорошо: они успешно наступали и, казалось, коммунизм обосновался прочно в Эстонии... Hо весна прошла скорее, нежели хоть одна из многочисленных революций была осуществлена. Нападение нашего флота, прибытие финских войск — поколебали большевистский фронт. Началось отступление, про которое населению не говорили. Газеты по-прежнему раздавались даром, но народ читал между строк и прислушивался к тому, что передавали шепотом и под большими секретом: “Красные отступают!“ Создавались легенды о привозе на фронт англичанами негров; говорили, что "своими глазами видели", как трое пленных-черных еле-еле сдерживались двадцатью красноармейцами ... Мужское население было мобилизовано для рытья окопов у Вайварских позиций. В городе вывесили объявление, правда, не помеченное никаким числом, о том, что будет производиться учебная стрельба из пушек, когда в действительности, наши орудия обстреливали Удриас.
Толпами бежали солдаты с фронта, а комиссары уверяли, что все oбстоит благополучно. Длинный хвост повозок тянулся к Ямбургу, увозя награбленную мебель, продовольствие и тех несчастных заложников, которых большевики решили забрать для расправы в Ямбург. В городе было тихо, и среди такой жуткой тишины, в шестом часу вечера, в субботу, началась адская ружейная и пулеметная стрельба. В темноте нельзя было что-нибудь узнать, и только немногие смельчаки, караулившие у ворот и калиток, разглядели еще незнакомые им фигуры финских белогвардейцев, вошедших в город со стороны Нарвского форштадта. Эго был тот финский отряд, с которым мы разошлись накануне у Петеристи.
Финны, двигаясь безостановочно, дошли до деревни Риги на левом берегу Наровы, и незаметно вошли в город, когда стемнело. Расправа с неприятелем была короткая и решительная. Стрельба, которую они производили, была слышна нам на ночной стоянке, но мы не могли догадаться о том, что происходило в действительности.
В течение всего дня, воскресенья к Нарве безостановочно подходила войска. Был занят Ивангород, и приступили к починке моста в городе. Налажено было yправлениe городом военными властями; изданы объявления о сдаче оружия, выдаче скрывающихся красноармейцев и о запрещении выхода на улицу после 4-х часов вечера.
Из-за реки нередко стреляла по городу неприятельская артиллерия, главным образом, из бронированного поезда. При первых звуках разрыва снарядов улицы пустели.
По разным поручениям мы ходили в ближайшие дни на разведку к Ямбургу. Столкновений с "красными" не было, так как они по возможности уходили назад.
Из опросов пленных точно установлено, что подавляющее большинство красноармейских солдат мобилизовано под страхом расстрела и не желает сряжаться. Для них непонятен был поход в Эстонию. Агитаторы и предатели своего народа толкали массу на осуществление своих корыстных целей. Коммунисты, имея в своих руках пулеметы, тщетно пытаются преградить путь отступления. Неудавшийся адвокат и неумелый Главковерх, Анвельт, обещает "обедать в Нарве", но это скверное повторение слов Вильгельма еще далеко от истины, и только разбросанные по дорогам и лесам трупы красноармейцев свидетельствуют о медленной aroнии коммунистической власти.
Ревельское слово № 60 от 07.02.1919, № 61 от 08.02.1919, № 68 от 17.02.1919, № 71 от 20.02.1919
В качестве иллюстраций:
1. Контр-адмирал Й. Питка 1920 г.
2. После ухода большевиков 25.01.1919
3, 4, Празднование годовщины освобождения Нарвы 19.01.1920
|
